История свободы после «Конца истории»

Сейчас этим упиваются критики либерализма и смущены либералы из робких, а зря. Идеологиям вообще противопоказана лишняя осмотрительность.

Современный мир создали люди свободы, и вырастить другой пантеон современности авторитаризм не в силах — кумиров приходится откапывать среди извергов и садистов.

Будущее обязывает: цифровая экономика не выносит лжи, а искусственный интеллект обречен без свободы интеллекта естественного. Утечка мозгов и человеческого капитала уже сводит сгоряча объявленный научно-технологический «прорыв» к пузырю статистики журнальных публикаций. Всю свою импортированную современность Россия обменивает на сырую нефть и газ. Технически зависимый придаток симулирует грандиозность, но крайне зажат в политике и в истории. И он неприлично паразитарен (к вопросу о национальной гордости великороссов). Страна гуляет распродажей достояния будущих поколений. Прожорливое настоящее лишает страну будущего.

Свобода как ценность и наказание. Закон сохранения

Готова или не готова России к свободе, но к несвободе она не готова вовсе. Коллапс советской модели предопределил в конвульсиях 1990-х куда больше, чем сами реформы. Если бы не хирургическое вмешательство, добивающая инерция конца 1980-х продлилась бы в начало 1990-х, и тогда запоздалые реформы уже и для незрячих предстали бы последним шансом на оформление хоть как-то управляемого распада.

Страну от развала спасали тогда: в начале 2000-х напряжения и риски были на порядок меньшими, а экономически вовсе ничтожными. Внятной альтернативы того перехода пока никто не предложил.

Либерализм 1990-х любят представлять проектной идеей, навязавшей стране чуждые ей, а то и вовсе ложные ценности. Но тогда просто рухнули стены острога: люди не вышли на свободу, а остались с той же баландой в той же разметке, как у фон Триера. Эту крайне необустроенную свободу честнее принять не как награду, а как наказание за грехи века. По исторической совести это даже не испытание. Претензии к неудобствам перехода — верх политической наивности и исторической неблагодарности. Это как обижаться, что после резекции перитонита не очнулся сразу в «Арагви».

То был момент мощных исторических инверсий. Засилье советской идеологии отвратило людей от всякого окормления и от идейности как таковой. Въедливый коллективизм породил редкой силы атомизацию. Сросток партия–государство превратил органы власти в управляемые протезы во власти энергичных группировок. Все это радикально меняет сам контур циркуляции свободы и несвободы. Здесь суммарная свобода не ограничивается в пользу идеи и цели, государства и общности, а лишь перекачивается наверх, наращивая свободу господства как частного произвола.

Этот закон сохранения свободы лишь перераспределяет ее разницей давления в сообщающихся сосудах. По аналогии с деньгами такая свобода перетекает не в казну, а в чужой карман. Кредо такой власти — либерализм без берегов, но для себя.

Долго так жить нельзя. Историческое взыскание «лихих» 1990-х было щадящим. Так и не раскаявшись, в 2000-х мы ни за что получили условно-досрочное с немыслимыми подъемными. Но дальнейший корпоратив с непрерывными поздравлениями самих себя и вечным салютом обойдется дороже, чем кажется сейчас.

Вторая «пятая колонна» на параде теневой идеологии

На скрижалях наших патриотов пером и топором вырублено: либеральная идея отвергнута; демократии сведены к симуляции; выбор как таковой — любимая иллюзия Запада…

Это дикая крамола. Действующую Конституцию РФ открывает базисный раздел, построенный на ценностях канонического либерализма, на безоговорочных принципах демократии как формы суверенной власти народа. На это никто на вершинах власти до сих пор открыто не покушался и в здравом уме не станет — при любых притязаниях пожизненного персонализма. Значит, либо апологеты режима в мечтах о диктатуре сгоряча наговаривают на своих — либо их заявления о конце демократии не фейк, но тогда они подводят начальство под антиконституционное деяние с букетом тягчайших политических преступлений. Если это не демократия, то узурпация (либо «управляемая узурпация» — вроде неловленого допинга в спорте).

Торжествуя такую победу, недалекие обожатели Путина легко набалтывают ему на два–три–четыре импичмента. Политолог из ВШЭ всерьез оправдывает в эфире ограничение прав и свобод, будто в стране уже введено военное положение и будто сам он не видит, когда свободы свертывают под угрозой извне — или когда «кольцо врагов» сжимают изнутри, свертывая свободы ради удержания власти. Такое доносительство по любви проходит лишь потому, что эти люди привыкли дискутировать сами с собой, за слова не отвечая.

В программных выступлениях категории А до сих пор обязательны канонические мантры либерализма и верности демократии. Либо адепты режима прощают это своим кумирам как особо тонкое лицемерие — либо все же эта форма даже сейчас что-то значит при любом политическом цинизме и при любых глупостях самоистребления «силовиков» и «либералов».

В истории идеологий это редкостное, если не уникальное расслоение. На самом верху в стремлении к респектабельности слова «свобода» и «демократия» выговаривают как родные. Второму слою высокопоставленной номенклатуры высказывания на идеологические темы вовсе заказаны — не по статусу.

В этой армии свои ранги: штабисты и служивые с допуском, вольноопределяющиеся, шпана на подряде. В ополчении выделяются особо крикливые в надежде, что их запишут в кадровый состав. Для поддержания порядка есть ротация: из главреда можно вылететь на помойку и уже оттуда продираться назад в регулярные части. Думать, что вся эта армия не имеет отношения к государству — значит, ничего не понимать в идеологических процессах и в том, как работает теневая идеология. Скрывая свою причастность к этой идеологической войне, власти действуют как партизаны на собственной территории в мирное время. Но диффузная, «проникающая» идеология сейчас особенно эффективна.

Вопрос по сути

Могильщики либерализма обычно не могут сформулировать, что же они, собственно, хоронят: им дали понюхать обрывок и сказали «фас». Но и у самих либералов бывают проблемы с матчастью.

1. Государство свободы

Настоящий либерализм никогда не путал сильное государство с распухшим аппаратом, беспомощным перед вызовами. Западником-либералом и одновременно государственником был Борис Чичерин, классик отечественной философии государства и права, историк и публицист, воспитатель наследника, московский городской голова. Дядя будущего наркома иностранных дел был лидером либеральной профессуры Московского университета и никогда не изменял себе (в отличие от внука другого наркома, в 1990-е отиравшегося среди либералов). Только сильное государство может защитить гражданские права, свободу лица и самое себя от попыток злоупотреблений властью. Сильное государство крепнет свободой граждан — свободу урезают от бессилия и страха.